Француз
Ему было лет двадцать семь. Не
больше. Во всяком случае, мысль именно о таком возрасте возникала у меня в
мозгу каждый раз, когда я смотрела на него. А делала я это часто. Еще и потому,
что фотография стояла на самом видном месте. Очень старая фотография, сделанная
наверно еще во времена первых фотоаппаратов, громоздких и с большущей вспышкой.
Но ни давность снимка, ни вид фотокамеры не могли изменить лица запечатленного
человека, который притягивал меня к себе словно магнит...
Наверно
это была моя самая пагубная привычка – смотреть на фотографии красивых мужчин,
вглядываться в черты их лиц, их взгляды, замечать легкую улыбку, слегка
касавшуюся их аккуратных губ. Смотреть и смотреть, вновь и вновь, каждый раз
скучая по изображению, едва отворачиваясь от него, а потом поворачиваться снова
и любоваться, любоваться красотой, нежностью, спокойствием, уверенностью,
сдержанностью, непринужденной позой и светлой тоской в глазах.
Молодой
мужчина на фотографии неоспоримо воплощал в себе все эти качества. Худой,
высокий, темноволосый, в костюме начала двадцатого века. С первого взгляда он
показался мне принцем, спустя несколько часов пристального разглядывания –
ученым, к концу дня – непризнанным гением.
–
Он музыкант, - небрежно бросил мой дядя, однажды застукав меня за преступным
занятием.
– Музыкант? –
удивленно переспросила я тогда, отчаянно делая вид, что смотрю на фотографию
впервые в жизни, а вовсе не в тысяча двести сорок первый раз. – А на чем он
играл?
– Откуда мне
знать? – пожал плечами дядя.
– Кто он? - я сделала осторожную попытку раскрыть тайну
незнакомца.
– Француз, -
отмахнулся мой родственник и тяжелой походкой заковылял прочь из кабинета. – Не
забудь разобрать документы, - кинул он мне по дороге.
Ну конечно!
Документы! Человек на фотографии заставил меня совершенно о них позабыть. А
ведь именно благодаря этим скучным бумагам наши пути, повинуясь велению
неумолимого рока, пересеклись.
Дядя всегда
занимался семейным бизнесом сам. Но последние месяцы его здоровье резко
ухудшилось, а так как его сыновья, мои кузены, работали заграницей, стать его
верной помощницей пришлось мне. Каждый день я приходила в его дом и,
расположившись в кабинете, просматривала отчеты, подписывала платежные
поручения и проверяла счета. Работа эта была невероятно скучной до тех пор,
пока я однажды не повернулась и не столкнулась с взглядом грустных глаз,
смотревших на меня со старой фотографии. Не знаю, какого они были цвета.
Черно-белый снимок был лишен возможности рассказать мне о красках того мира. Но
они были прекрасными. Несмотря на годы, расстояния и пропасти, лежавшие между
нами, эти глаза манили меня, сводили с ума, заставляли меня каждые десять минут
оборачиваться и впиваться в них жадным взглядом.
Француз. Я
провела пальцем по старинной, почти антикварной рамке, в которую была вставлена
фотография. Иногда мне казалось, что, дотрагиваясь до нее, я касаюсь его, его
кожи, его волос, спадающих прядями на худые плечи. Музыкант. Я никогда не
испытывала слабости к людям его профессии. И никогда не считала, что они могут привлечь
мое внимание. Для меня они были слишком… пресными. Да, именно пресными. Это
слово наверно лучше всего подходило к тем ощущениям, которые вызывали у меня
служители Евтерпы[1]. Пианисты с
накрахмаленными манжетами и воротничками, скрипачи с плаксивыми лицами,
серьезные виолончелисты, трубачи, флейтисты и прочие, прочие. Все они
ассоциировались у меня только с одним видом эмоций – скукой. Как же так вышло,
что французу-музыканту удалось завладеть моими мыслями и помыслами?
Терпение
бессовестно подвело меня и, схватив фотографию, я бросилась вслед за дядей.
– Как его
зовут?! – крикнула я, добежав до лестницы, и устремив свой взгляд вверх.
– Не знаю! –
ворчливо отозвался дядя. – Этот снимок вместе с рамкой отдал моему деду один
его друг и просил сохранить. А вот зачем, я и понятия не имею. И вообще,
займись делом! Ты же не хочешь нас обанкротить!
Его голос
становился все тише по мере того, как он ковылял по коридору второго этажа к
своей спальне.
– Дядя! – в
отчаянии крикнула я. – Дядя, ну, пожалуйста!
Скрип половиц
смолк, а потом тяжелые шаги пошли обратно.
– Да что тебя
так заело на этом парне?! – мой родственник свесился с перил и уставился на
меня удивленными глазами.
– Мне любопытно,
- отозвалась я, в надежде, что этот ответ его удовлетворит.
– Ну да! –
хмыкнул дядя. – Так я тебе и поверил! Знаешь что, деточка? Лучше бы тебе
перестать пялиться на покойников, а пойти и устроить личную жизнь. Сколько тебе
лет?
– О, нет! –
простонала я.
– О, да! –
упорствовал он. – Тебе уже двадцать семь! Напомни-ка мне, милая Джесс, когда я
в последний раз видел рядом с тобой мужчину?
– Дядя…
– Молчи! Я сам
отвечу. Никогда! Если рядом с тобой и можно кого-то увидеть, то только
фотографию с очередным смазливым типом!
– У меня много
дел! – продекламировала я и поспешила ретироваться в кабинет.
– Не забудь
поставить свою новую любовь на место! – послышалось мне вслед.
– Не забуду! –
огрызнулась я в ответ и захлопнула за собой дверь.
Дяде в очередной
раз удалось вывести меня из себя. Но в одном он был прав – моя личная жизнь была
настоящей катастрофой. С мужчинами мне не везло никогда. Как назло все парни,
которые попадались мне, были либо подлецами, либо совсем не в моем вкусе,
словно надо мной тяготело какое-то проклятие. И лишь лицо молодого человека на
фотографии воплощало в себе все мои мечты. Таинственный незнакомец был именно
таким мужчиной, с каким я хотела бы провести всю свою жизнь.
«Я хочу быть с
тобой! – бесшумно крикнула я, прижимая стекло рамки к губам и ощущая, как
горячие слезы отчаяния текли по моим щекам. – Хочу к тебе! В твой мир! Хочу
стать твоим миром! Твоим солнцем! Твоим воздухом! Твоей надеждой и счастьем!
Хочу стать всем, что есть ты! Господи, молю Тебя, соедини меня с ним!».
Как можно
просить Бога об абсурде? Не знаю. В тот миг я наверно плохо соображала, не
понимала, что думаю. Просто мне было очень больно, а боль всегда лишала меня
здравого смысла. И потому я плакала, плакала и молилась, как всегда, как
обычно, когда было тяжело, и отчаяние сдавливало грудь, мешая дышать. А потом я
успокоилась, поставила рамку с фотографией на место и попыталась заняться
делом. И мне бы наверняка удалось закончить с бумагами, если бы громкий звонок
мобильного телефона не заставил меня подпрыгнуть на месте. На дисплее светилось
имя моего кузена.
– Привет! – крикнул он в трубку, едва я ответила. – Встречай нас завтра в «Джей Эф Кей»[2] в два дня. Я приезжаю с другом.
***
Я никогда не
была близка со своими кузенами. Они были также далеки от моего понимания, как и
многие остальные молодые люди, в пренебрежении коими упрекал меня дядя. Однако
это нисколько не мешало моим двоюродным братьям обращаться ко мне всякий раз,
когда все остальные решительно отказывали им в помощи. Поэтому если Тиму
взбрело в голову, чтобы его вместе с другом обязательно встретили в аэропорту,
ехать должна была, конечно же, я.
В «Джей Эф Кей»
я приехала за полчаса до их прилета и бессмысленно слонялась по залу ожидания.
Наконец, лайнер Париж – Нью-Йорк приземлился, и спустя еще какое-то время я
заметила Тима среди прилетевших пассажиров. Рядом с ним шел высокий молодой
человек в темных очках.
Я поспешила им
навстречу и едва поздоровавшись, оказалась в объятиях кузена.
– Привет,
сестренка! – воскликнул он, приподнимая меня над землей.
– Привет, -
ошарашено ответила я, когда снова почувствовала под собой мраморный пол
аэропорта.
Тим никогда не
проявлял столько эмоций, особенно по отношению ко мне.
– Познакомься, -
продолжал он в это время, пока я приходила в себя после столь бурного
приветствия. – Это Жильбер Руссо. Мой хороший друг.
Спутник Тима
снял очки и протянул мне руку. Увидев его глаза, я застыла на месте.
– Добрый день,
мадемуазель Уэйн, - до моего слуха долетел мелодичный спокойный голос. – Как
поживаете?
Легкий
французский акцент, обезоруживающая улыбка, галантные манеры и до помутнения
рассудка знакомый взгляд. Господи! Это был он! Француз-музыкант с фотографии!
Только вместо старомодного костюма на нем были джинсы и майка, а темные волосы
стянуты резинкой на затылке. И глаза… Я наконец увидела, какого цвета были его
глаза! Они были синими, такими же синими, каким бывает небо на рассвете, когда
ночная мгла начинает рассеиваться, уступая место новому дню.
Словно во сне я
пожала протянутую руку, не в силах оторвать от него взгляда. Я не слышала ни
Тима, который рассказывал, где и как они познакомились с Жильбером, ни прочих
звуков окружающего мира. Я была словно в трансе, лишенная возможности слышать,
двигаться и говорить. Я видела только его – ожившую мечту, отчаянную надежду,
невыносимую душевную боль и самое большое счастье. Все эти чувства непостижимым
образом сосредоточились для меня в одном единственном человеке, который в ту
минуту стоял передо мной, и чье имя было Жильбер Руссо.
«Жильбер, -
глухо отозвалось эхо в глубине моего сознания. – Его зовут Жильбер». А потом мы
поехали в кафе, так как Тим умирал с голоду. Мы сидели за столиком в одной из
пиццерий «Литтл Итали»[3], и
мой кузен без умолку рассказывал о всякой ерунде. Его французский друг слушал и
изредка кивал. Я сидела совершенно отрешенная и смотрела на Жильбера. Странно,
но в отличие от других парней, которых я знала, мой взгляд не смущал его. Он не
пытался отделаться от меня, игнорировать мое внимание или дать мне понять, что
я даром трачу свое время. Он просто тоже смотрел на меня и улыбался открытой
бесхитростной улыбкой, от которой на душе становилось безумно приятно.
– Тим, ты не
против, если я попрошу Джессику показать мне город? – неожиданно спросил он.
«Показать
город?! Я?!» - внутри меня все запрыгало от счастья.
– Нет, конечно,
- отозвался Тим и повернулся ко мне. – Сестренка, погуляешь завтра с Жилем по
Манхеттену?
– А дядины
бумаги? – затаив дыхание, спросила я.
– Это я возьму
на себя, - уверил меня кузен.
– Тогда без
проблем, - я приложила все свои силы, чтобы не показать, насколько счастлива
перспективе провести день в компании Жильбера.
***
В ту ночь
накануне встречи я с трудом заставила себя уснуть. Все мое существо обуревали
то непомерное счастье, то горькое осознание того, что в отношениях с мужчинами
я страшно неудачлива. А это значило, что и Жильбер – всего лишь очередная
горькая иллюзия, мираж, который растает в воздухе, едва я попытаюсь
прикоснуться к нему.
Я ворочалась в
постели, тщетно заставляя себя забыть о французе и подумать о чем-то другом.
Изредка я засыпала на короткие промежутки времени, и в обрывочных снах мне
снился Жильбер и фотография в дядином кабинете. Мне снилось, будто это один и
тот же человек, невероятным образом сохранивший свою молодость на протяжении
целого века. А потом этот сон сменялся другим, и мне казалось, что я просто
смотрю какой-то фантастический фильм, и что на самом деле никакого Жильбера
Руссо не существует. Я словно видела саму себя со стороны – одинокую и
запутавшуюся в собственных мечтах, но при этом четко осознающую, что реальность
и вымысел никогда не перемешиваются, что в жизни чудес не бывает, что чудо на
самом деле это не принц на белом коне, свалившийся с неба, а просто удачное
стечение каких-то обстоятельств, открывающих новые возможности, но в рамках
реальной жизни, а не сказочных происшествий. Именно поэтому осознание того, что
эти чудеса происходят, и ускользает от меня. Мне кажется, что все в порядке
вещей, что я просто что-то сделала правильно, и потому следующая дверь
открылась. На самом деле нет. Ни одна дверь не откроется, если на то не будет
воли провидения. И сколько бы я не билась, как бы правильно себя не вела, чуда
не будет.
Проснувшись в
очередной раз, я села на постели. Кем же тогда был Жильбер? Реальным чудом или
моим вымыслом? Глупой попыткой доказать, что все сказки на самом деле взяты из
жизни? Я посмотрела на часы, и увидела, что было почти пять утра. В пять я
всегда засыпала, еще с детства. Какой бы бессонной ни была ночь, ровно в пять
мои биологические часы отключали мой организм и погружали меня в сон. Я
поправила подушку, простынь, удобно легла и закрыла глаза.
Яркие солнечные
лучи разбудили меня в десять утра. Продрав глаза, я медленно вспоминала о том,
что мне не надо идти к дяде, а ровно в полдень Жильбер Руссо будет ждать меня
на станции «Гранд Сентрал»[4].
Жильбер! Я
вскочила на ноги и начала лихорадочно одеваться, умудрившись перемерить
несколько нарядов прежде, чем решить, что именно надеть. Наконец, наспех
проглотив свой незатейливый завтрак, я помчалась на встречу.
Когда я пришла,
месье Руссо уже ждал меня, разглядывая созвездия на высоком потолке станции
метро.
– Доброе утро, -
я очень старалась выглядеть уверенно и непринужденно, но дрожь в голосе
предательски выдавала меня.
– Добрый день, -
с улыбкой поправил меня Жильбер.
– Да, конечно, -
я смущенно улыбнулась, припоминая, что было уже начало первого.
– Спасибо, что
согласилась показать мне город, - произнес он. – Я бы тебя не беспокоил, но у
Тима дела с партнерами. Ему не до прогулок.
– Да нет, - я
развела руками. – Это тебе спасибо, что избавил меня от дядиных дел. Иногда мне
все это очень надоедает. Но другой работы нет, а дядя платит хорошие
комиссионные, поэтому я и работаю у него кем-то вроде секретаря-бухгалтера.
– Ты бухгалтер?
– Что-то вроде
того, - я сделала паузу. – А чем занимаешься ты?
У меня замерло
сердце в предчувствии того, что он сейчас ответит «Я музыкант», но он этого не
сказал.
– Я – художник,
- отозвался Жильбер. – Рисую пейзажи. Занятие не слишком прибыльное, но мне
нравится.
– Хорошо, - я
облегченно вздохнула. – Давай начнем экскурсию с посещения Эмпайр Стейт Билдинг[5]. Это
здесь недалеко.
– Хорошо, -
кивнул он.
Мы медленным
шагом вышли из метро и направились вдоль улицы. Идя рядом, я украдкой
разглядывала своего спутника. А он как назло выглядел просто ослепительно, даже
лучше, чем во время нашей первой встречи. На Жильбере были джинсы, светлая
рубашка и темно синий пиджак. Его длинные черные волосы были распущены и
ложились на плечи точь-в-точь как на фотографии в кабинете дяди. И вообще, он
был до жути красивым. До жути потому, что у меня мурашки бежали по коже каждый
раз, когда я смотрела на него. А потом мое сердце сжималось от тоски, так как я
знала, что счастье никогда не бывает долгим. Мы погуляем по городу, может,
встретимся потом еще пару раз, но в конце он все равно уедет домой, во Францию,
а я останусь здесь, в Нью-Йорке, корпеть на документами дядиной фирмы и
вздыхать, глядя на фотографию в антикварной рамке.
Жильбер прервал
мои размышления каким-то вопросом, и я начала говорить. Вскоре лед моей
неуверенности растаял, и мы завели непринужденную беседу. Я постепенно привыкала
к нему, к его галантным манерам, спокойному тону и типично французским тонким
чертам лица. В какое-то мгновение я настолько расслабилась, что перестала
замечать ход времени. Мы прошлись по всем достопримечательностям Манхеттена,
посидели в небольшом кафе, заглянули в несколько сувенирных магазинов. Жильбер
не был жадным туристом. Он не хватался за все подряд и не страдал иллюзорной
уверенностью в том, что если купить побольше сувениров и потом обставить ими
весь свой дом, ощущение визита за границу не пройдет никогда. На самом деле это
глупо. Сколько бы воспоминаний о путешествии тебя ни окружало, чувства,
пережитые во время поездки, все равно улетучиваются и рассеиваются, словно
туман. Наверно поэтому мой спутник купил всего одну-единственную вещь – брелок
с изображением статуи свободы. На этом с сувенирами было покончено.
Солнце уже
начинало клониться к закату, когда я предложила показать ему свое любимое
место, но уже за пределами Манхеттена. Жильбер согласился. Мы сели на метро и
вскоре были уже в Бруклине. Пройдя по тенистой аллее, я вывела его на
Бруклинский Променад. Этот парк всегда оказывал на меня магическое действие. В
отличие от района, где я жила, здесь всегда царили тишина и спокойствие.
Жильбер подошел к железным перилам и устремил свой взгляд на Гудзон. Он не
говорил ни слова, а я не решалась нарушить молчание и лишь любовалась тем, как
лучи заходящего солнца играли бликами на его волосах.
– Я могу тебя
спросить? – заговорил он, наконец, каким-то изменившимся голосом.
– Конечно, -
ответила я.
– Как ты
думаешь, можно ли умереть из-за любви?
Вопрос был
более, чем неожиданным, но я и бровью не повела.
– Можно, -
отозвалась я со всей уверенностью.
– А если любишь
призрака?
– Тем более.
Жильбер
улыбнулся и обратил на меня удивленный взгляд.
– А если призрак
того не достоин?
– Наверняка
достоин, - последовал мой ответ. – Иначе бы ты не любил.
Повернувшись, я
посмотрела на него, ожидая столкнуться со стеной недоумения, но в его глазах
было одно восхищение.
– Если это был
тест на неординарность, то думаю, я его прошла, - произнесла я, скрещивая руки
на груди.
– Нет, - он
покачал головой. – Просто ты единственный человек, кто так думает.
– Я странная?
Ну, кто?! Кто
тянул меня за язык, чтобы я задала такой глупый вопрос?!
– Нет, -
последовавший ответ был не менее необычным. – Ты словно отражение моей души,
моя вторая половинка.
– Может быть, -
я опустила голову. – Только двум половинкам не суждено соединиться в одно
целое.
Я никогда и ни с
кем не была так откровенна, тем более с малознакомым мужчиной. Но наверно правы
те, кто говорят, что чужому человеку всегда легче поведать о своих бедах.
– Ты любишь
призрака, я люблю… кого-то еще, - продолжала я. – Два отраженья всегда отделены
друг от друга зеркалом, а если зеркало исчезнет, то исчезнет и одно из
отражений. Кого-то из нас уже не будет, а что это, если не конец?
Слова лились из
моей души спокойно и непринужденно. Первый раз в жизни я откровенно говорила с
тем, кто мне нравился. Впервые я не скрывала свои чувства, не пыталась
показаться лучше, разумнее, правильнее. Говорила то, что думала, не боясь, что
где-то ошибусь, скажу что-то не то и потеряю его. То, что я потеряю Жильбера,
было и так уже известным фактом, с которым я успела смириться. Что ж, пусть
хотя бы знает правду, пусть увидит всю мою сущность, то, какая я на самом деле.
Долой маски и притворство! Я устала лицедействовать! Я буду говорить правду.
– Спасибо, -
тихо поблагодарил Жильбер.
– За что? – не
поняла я.
– За
искренность.
– Ну… со мной за
этим дело не станет. Я никогда не понимала смысла лжи. Правда всегда дороже
обмана, каким бы красивым он ни был. А еще она всегда вылезает наружу.
– Это так, - он
повернулся и облокотился спиной к перилам.
Наши взгляды в
очередной раз встретились, и я едва удержалась, чтобы не признаться ему в любви.
– Когда ты
уезжаешь? – спросила я вместо этого.
– Завтра, -
коротко отозвался он.
– Вы с Тимом еще
увидитесь?
– Наверное, -
глаза Жильбера смотрели в какую-то невидимую точку за моей спиной.
А потом
произошло то, чего я после никак не могла объяснить. Наверно день был жарким, и
я перегрелась. А может, это был просто переизбыток эмоций, которые так
неожиданно нахлынули на меня. Я отвела взгляд, а когда через несколько минут
снова посмотрела на Жильбера, с ним было что-то не то. Да, с ним явно было что-то
не то, потому что мне померещились крылья за его спиной, но не птичьи, не с
перьями, а с кожистыми перепонками, как у летучей мыши. Он стоял, по-прежнему
облокотившись и опустив голову, а за его спиной были два больших черных крыла.
Я моргнула, и крылья исчезли. Жильбер же оторвался от своих размышлений и
посмотрел на меня.
– Люди бы
назвали нашу встречу встречей двух безумцев, - произнес он, улыбаясь и не
замечая моего ошарашенного взгляда. – Но я бы еще поспорил, кто более безумен:
мы или они.
«Я, - промелькнуло
в моей голове. – Если здесь и есть кто-то сумасшедший, то только я».
– Думаю, ты
устала, - продолжал в это время француз. – Да и мне бы не помешало отдохнуть
перед завтрашним перелетом. Восемь часов в самолете это не шутка.
– Да, конечно, -
механически пробормотала я.
– Я провожу тебя
до дома.
– Нет, не стоит.
Лучше это я покажу тебе как добраться до твоего отеля.
– Он прямо рядом
с «Гранд Сентрал». Я найду.
– Ну, хорошо, -
я пожала плечами.
Мы обменялись
очередными улыбками и пошли к метро.
– Знаешь, что я
думаю? – неожиданно заговорила я.
– Что? – обратил
на меня вопросительный взгляд Жильбер.
– Прежде, чем
решиться умереть ради своей любви, подумай о том, что у тебя может быть другая
любовь, та, которая не потребует такой жертвы. Вся эта мрачная романтика, типа
любовь до гроба, души, соединяющиеся даже в ином мире, призраки, следующие друг
за другом, это все конечно прекрасно. Это говорит о том, насколько преданным и
верным может быть человек. Но только жизнь все равно дороже. Не обязательно вместе
умирать. Можно вместе жить, - я сделала паузу. – А если не получается, то надо
всегда думать о том, что любимый человек предпочел бы видеть тебя живым,
здоровым и счастливым. Высшая жертва это не смерть ради любви. Это жизнь ради
нее. Если же ты отказываешься, значит, ты слабый и беспомощный, выбираешь
легкий путь и убегаешь от борьбы. Это неправильно. Я бы так не поступила.
Жильбер молчал.
– Кажется, я
тебя разочаровала, - произнесла я через минуту. – Я больше не мисс
Неординарность и не отражение твоей души, не твоя вторая половинка, да?
– Да, - тихо
проговорил он. – Я никогда не был таким сильным как ты.
– Может пора
меняться?
– Возможно, - он
вздохнул.
Весь оставшийся
обратный путь мы проделали молча. И лишь на станции, когда пришла пора
распрощаться, Жильбер снова посмотрел на меня и протянул руку.
– Спасибо, -
поблагодарил он, сжимая мою ладонь. – Я никогда не забуду этот день.
– Я тоже, -
искренне ответила я.
– Прощай, - он
почему-то уже не улыбался.
– Прощай! –
прошептала я.
Мне больше не
мерещились крылья за его спиной, но я не могла отделаться от чувства, что
вот-вот вновь их увижу. В это время месье Руссо повернулся и уверенным шагом
пошел прочь. Я наблюдала за ним до тех пор, пока его стройный силуэт не
растворился в толпе. А потом я поехала домой.
***
И все-таки я
ошиблась, ошиблась, уверяя себя в том, что настоящих чудес на свете не
происходит. Я полностью и окончательно уверилась в противном, когда, вернувшись
домой и позвонив Тиму, с удивлением обнаружила, что у него никогда не было
друга-француза по имени Жильбер Руссо, и что в Нью-Йорк он приехал в гордом
одиночестве. А на следующий день я к собственному уже неудивлению не нашла
фотографии музыканта на полке. И столько я не пытала дядю, он беспомощно
разводил руками и клялся, что не понимает, о чем я говорю.
Время шло, и тот
день, что провела в компании Жильбера, все больше и больше растворялся в моей
памяти, превращаясь во всего лишь мимолетный сон. Мне больше не на кого было
любоваться, и потому я уже не отвлекалась, работая с дядиными документами. И
только два года спустя, когда он внезапно скончался от сердечного приступа, и я
разбирала вещи на чердаке его дома, мне попалась старая шкатулка, на дне
которой лежала пожелтевшая фотография начала двадцатого века. Мой взгляд снова
встретился с этим глазами, только теперь я знала, что они были синими, синими,
как рассветное небо. Я повернула снимок и прочла две даты, словно на могильной
плите: 1876 – 1903. Ему было всего двадцать семь лет…
[1] В греческой мифологии одна
из девяти муз, дочерей Зевса и титаниды Мнемосины, муза лирической поэзии и
музыки.
[2]
Аэропорт имени Дж.Ф.Кеннеди в Нью-Йорке.
[3]
Итальянский квартал Нью-Йорка.
[4] Одна
из самых известных станций в центре Манхеттена, известная изображением
созвездий на потолке.
[5] Самое
высокое здание в Нью-Йорке.
Комментарии
Отправить комментарий